0.

Нагорье Шотландии, северный край,
А век девятнадцатый будет пускай.
Великой историей славятся замки,
Но наша, однако, не входит в те рамки;
Сырой пеленой, как холодный туман,
Защитной реакцией станет обман.

1.

-Господи Боже, даруй мне смиренье. -
Местный священник в молебне вещал,
Вторя одну из цитат песнопений,
Да крестик потёртый в ладонях сжимал.
Прилежная служба, всё как по маслу.
Вечером в церкви свечи все гаснут –
День завершился и всё хорошо,
Только на улице ливень пошёл.
Предчувствуя сон себе сладкой наградой,
Отец пошёл в комнату вместе с лампадой.

Грохот раскатом заставил дрожать;
Благо ту дрожь было просто унять.
Следом за грохотом слышится стук:
К двери священник пошёл на сей звук
Смотрит и видит – там кто-то стоит,
Да будто бы свет и снаружи горит.
Прикрыв на секунду ладонью глаза,
Уильям, собравшись, тихо сказал:

-Кто ты? – а после уж отпер он дверь;
Разум, ты веришь? Лучше не верь -
Там, на пороге, подросток лежит
В богатой рубашке, и будто бы спит.
Долго не думая, поднял ребёнка,
В церковь он внёс его, сразу на койку.
Согреть, накормить, а потом расспросить.
-«Крестьянин не мог ту рубашку носить.»

Внешне всё выдаст дитя богатея,
Которого кто-то похитил, не смея
Продумать весь план до конца. Вот затея!
Священнослужителю что теперь делать?
Собравшись найти себе место поспать,
Чадо ведь заняло нашу кровать,
Ребёнок внезапно приходит в себя,
Остаться священника тут же прося.

Хрипленьким голосом, с ноткой испуга
Он  просит теперь не давать его слугам..
О чём этот мальчик ему говорит?
Слуга ведь не тот, кто обычно вредит.
Ребёнок закашлялся, хватка сильней
Ладонь его сжала руку священника – Эй! –

Мальчик унялся, только б не плакал;
Алые капельки падают на пол;
Уильям же чувствует тихую боль:
-«Оставил мне рану на коже, чудной..»
Спокойно, смирение, друг мой, уймись,
Вымоешь руку и спать возвратись.

2.

Мужчина в холодном поту пробудился:
Очнувшись от ужаса, сразу спустился
Псалмы и молитвы читать к алтарю.
-«Зло, отступи, я тебе говорю..» -
Сбивчиво, быстро на сон он роптал.
-«Не виноват!» – Прокричал на весь зал;

Но вдруг отшатнулся, поднявши взгляд,
Поняв, что алтарь весь в крови. Невпопад
Сказав вслух молитву с дрожью, в сердцах,
Снова зажмурился Уильям и, бах!
В своей же постели глаза распахнув,
Воздух дрожащею грудью вдохнув,
Отец успокоился – то было сном.
При чём тут мальчишка? – «Это дурдом..»

Отцом пришлось стать ведь не только святым,
А даже вполне настоящим. Любим
Был Кевин. То стало и имя его;
Хотя бы теперь им являлось оно.
Так дни проходили, за днями недели,
Ничто у мальчишки уже не болело;
Стал веселей и с кровати сам встал,
Конечно, священнику он помогал.

Скажем немного об Уильяме. Он
Не с самого детства был в Бога влюблён.
Лишившись отца, потеряв следом мать,
Сын рыболова пошёл воровать
Еду и одежду на рынках, чтоб выжить,
И вот его сильно избили. Не выжать
Ни слова из вусмерть разбитого рта,
Пришлось искать помощи у бедняка.

Бедняк тот помог и до церкви довёл,
Где старый священник служение вёл.
Мальчугана старик у себя приютил,
Свои все дела на него возложил.
По смерти священника на его место
Уильям взошел, приняв должность «в наследство».

Обычными днями для Уильяма были:
Быть ли скорбящим о смерти мужчины,
Как просто знакомого даже не знал,
Но страстно которого так отпевал;
Крестить ли водою ребёнка макушку;
Слушать чужие грехи лишь на ушко;
Счастливую пару пред Богом женить;
Да ночью у церкви огни погасить.

Не отошедши ещё ото сна,
Во время обряда не то он сказал:
Спутал вдруг текст, или что-то забыл,
Может быть глупость ещё повторил;
Так же, для нас это будет не важно.
Всё ничего, повторись это дважды.
Благо, в округе народ не смышлён –
Для них всё священник прекрасно провёл.

Проводя прихожан, да свитки свернув,
Он вспомнил, на отрока мельком взглянув,
Как так же, в ту самую жуткую ночь
Во сне тот крадёт у знакомого дочь,
Приводит ту в церковь, кладёт на алтарь
И режет несчастную божию тварь,
С безумной улыбкой приняв её смерть..
«Никто на такое не в силах смотреть..»

«Кошмары всё снились, терзали меня.
Решил я проверить. Всё втихаря.
Оставил мальчишку, вышел из церкви;
Посёлка огни все давно уж померкли.
Заправив фонарь, помолившись потом,
Отправился ночью я в проклятый Дом.»

3.

Очнулся внезапно, тяжко вздыхаю;
Где я и что я, теперь я не знаю;
Лишь помню «Не надо назад», но куда?
В голове каша, одна ерунда..
Имя? Не знаю. Возраст, язык?
Я молодой англичанин. Впритык
Обувь на мне – это так неудобно,
Но выбора нет. Узнать бы подробно
Куда направлялся? Вокруг только лес.
Проклятый разум взял да исчез!

Поднявшись с земли, я просто побрёл
Туда, откуда, казалось, пришёл.
Волны тумана повсюду клубятся;
Глаза же от тусклого света слезятся;
Душно мне, жарко, достал бы платок,
Но вместо  него лишь в кармане листок:

Уильям.. Уильям тут пишет о том,
Что ночью пошёл в некий «проклятый Дом».
Кто этот Уильям? Может быть я?
Может быть люди вокруг подтвердят?
Понять, кто я есть, смогут их голоса;
А, их же нет, и безмолвны леса.

Нашедши тропу, по ней я и взялся
Идти. На пути снова листик валялся.
Взяв его в руки, затем прочитав,
Внезапно почувствовал что я был прав:
«Весь красный от гнева, друг мой сказал,
Словно он знает, кто ночью украл
Ребёнка его. Он правды не знал,
Но сына Барона во всём обвинял.

Меня обвинение это задело,
Да страх обволакивал всё моё тело.
Глупец, ну зачем, не его это дело.
Дочь потерял? Ну зачем же так смело
Его обвинять, он же дитя!
Крики его я воспринял шутя».

Не мешкая, сразу продолжив путь свой,
Я чую, опасность крадётся за мной.
Мне кажется, кто-то за мною идёт,
Прячусь в кусты. Точно знал наперёд:
Мимо меня через пару минут
Проходит мужчина, в руке его прут;

Припомня таверны и пьяные сходки,
Узнал я больную с похмелья походку;
Будто бы пьяный, этот мужик
Брёл по тропе, головою поник.
Не видел лица; на спине есть клеймо –
Как видно, его истязали давно.

Я следовал тихо за ним по пятам,
Успел рассмотреть на спине жжёный шрам,
Количество счесть затянувшихся ран.
Не мог же себе нанести их он сам?
Вдруг растворился, как дым, проводник,
А предо мною тот «замок» возник.

Чутьё меня, благо, не подвело –
Вот предо мною разбито окно,
Единственный вход в заброшенный Дом,
Где есть кусочек бумаги, а в нём
Меленьким почерком кто-то писал
И не за доктором тот посылал:

«Не лечит гипноз, от лекарств только хуже.
Послать, что священник нам боле не нужен;
Сына считать же покойником, ибо
Надежда моя, возродившись, погибла.
Позволю себе поиграть в дурака –
Скорбящим родителем буду пока.»

После того, как ужасные строки,
Проникнув болезненно в памяти стоки,
Заставили речи того меня вспомнить,
Кто же депешу успел ту заполнить.
Только поняв это, чувствую ярость,
Сминаю в руке и бумажную гадость.
Но кроме злости, не знаю пока,
Кто именно там «сыграл в дурака».

Осторожно ступая по полу дома,
Обследовал всё этаже на одном.
То чувство, что всё тебе тут так знакомо,
Будто бы знает тебя этот Дом.
Пошёл я наверх, а ступени скрипят;
Обои все целы, стульчики вряд,
Пыльные книги на полках стоят;
Будто бы все, кто тут жил, теперь спят.

Небольшой коридор, а в конце кабинет.
На двери, видно сразу, ручки-то нет;
Со скрипом она отворилась, а там
Кресло с ремнями стоит, и бедлам.
Нет, не разруха меня испугала,
Грязная кровь всё везде «украшала»
Брызгами, жутким противным пятном
Засохшем на стуле. –«Точно, дурдом..»

Я начинаю искать в кабинете
Хоть что-то, что, может быть, скажет об этом.
Письменный стол, ну а в ящике кипа
Бумаг. Что мною раскрыта;
Твёрдой рукой всё исписано в ней
Со схемами, цифрами, кучей нулей..

«Объект поздно ночью нашли и избили,
В общем порядке его заклеймили.
Держать взаперти. Долой солнечный свет.
Давать по два раза объекту обед.
При приступах гнева вести в кабинет,
Ввести внутривенно «Четыре» («Пять» если нет).

Объект засыпает – нести его вниз.
Стол обработать, готовить эскиз,
Бумагу. Фиксировать каждый этап –
Писать же опрятно, с учётом всех дат.»
Дрожащими пальцами я пролистал,
Тут человек о другом уж писал:

«Объект усыпить, ну а после нести
Вниз. Операцию там провести.
С нижними слугами не пустословить.
Восемь инъекций, скобу подготовить.
Дабы унять проявления воли,
Ему удаляем лобные доли..»

Боже, что было тут, ты объясни!
Иль опыты кто-то был должен вести?
Если и так, человек этот монстр.
Монстр тот здесь – это чувствую остро.
Бросился вон с кабинета, как ветер,
Снова на первый этаж. Там приметил
Листик бумаги из стенки торчащий,
И своим видом к себе так манящий.

Ведь понял и принцип тайного хода –
Если б ни лист, я плутал бы здесь долго.
Под лампу нехитро запрятан рычаг,
Двинув который, злейший мой враг,
Как чувствовал я каждой клеточкой тела,
Вниз проникал творить чёрное дело;
С щелчком вниз та самая дверь опустилась,
И царствие тьмы пред глазами открылось.

4.

«Церковь покинув девятого марта,
Дошёл я до Дома, не пользуясь картой.
Там несколько дней я плутал, не замечен,
Однако слугой вскоре был рассекречен.
Тогда, притаившись под спальни окном,
Подслушал я ссору супругов о том,
Кто же из них больше Богом обижен.
Заслушавшись их, я и был обездвижен.

Церковь давно отслужила свой век.
Я в том убедился, как тот человек,
В чьих белых руках он сжимал мои руки,
При мне всем доказывал силу науки.
Все несколько месяцев, что я тут пробыл,
Лишь веру свою и надежды угробил.

Март. Сердцевина. Барон меня ловит –
Непрошенный гость из себя так выводит!..
Тогда перетрусил, о, Кевин, прости!
Барону тебя обещал привести!
Я же священник, священники святы..
За эту дозволенность мне и расплата.

Жду своей участи в драной одежде.
В сердце моём не осталось надежды.
Лорд наказал меня, я заслужил.
За то, что я грешников в церковь водил?
За то, что убийцу ребёнка простил?
За то, что людей я простить умолил?
За мысли нечистые, страшные сны?
За то, что оставил мальчонку, увы!

Нельзя было Кевина в церковь- мне брать;
Из-за него пришлось руки марать.
.Под дверью оставлен мальчишка. Тем паче -
Дьявол меня посетил, не иначе.
И как мне теперь все грехи замолить?
Тогда бы его сразу взять да убить
Надо было.. Уильям, о, Уильям, это конец;
Ты сидишь в камере, а «твой» юнец

Сейчас наверху в окружении слуг,
С безумным папашей. И адовый круг
Жестоких людей продолжает сжиматься.
Ребёнку не грешно ли сопротивляться?
..Нет, тот священник, что всех отпевал,
Ночью дождливою просто пропал.»

Слишком темно, чтобы текст прочитать,
А я до сих пор продолжаю ступать
Вперёд, в черноту, по холодным ступеням,
Вниз, туда, где нет света и тени.
Внезапно меня заставляют дрожать
Мольбы, что внизу кто-то начал кричать –

Голос тот детский, слышно отчётливо.
Тут же, испуганно, неповоротливо,
Сразу на бег срываюсь я с места.
Шаг мой велик, как и скорость. Но вместо
Того, чтобы быстро добраться до крика,
Вдруг спотыкаюсь, ударившись дико,
Будто бы, тысячи раз, да о камень,
Пролетев вечность, теряю сознанье.

После падения, только очнувшись,
На ноги встав, да потом оглянувшись,
Стараюсь понять я, откуда свалился,
Как глубоко я под землю спустился?
И вот вдалеке мне виднеется ход,
Где больной разум ответы найдёт.

По коридорам долго шатаясь,
На необычную дверь натыкаюсь:
Особенность в том, что одна лишь открыта
Из всех, что попадались пока. Вся залита
Светом зажженных свечей.. Ведь тогда
Кто-то недавно здесь побывал!
Сразу же жмурюсь от блеска богатства,
Словно попал я в масонское братство.

Огромных размеров висит полотно:
По краскам, как видно, не старо оно;
Художник писал тут семью богачей.
Естественно, «замок» ведь не был ничей.
С расшитым нарядом та знатная Дама
Мальчику справа является мамой.
До боли знакомыми кажутся лица;
И вот он, левее, мучитель, убийца!..

Ну  же, скорее, зовите людей!
Вот и виновный нашёлся, злодей!
В тон ликованья, сжав кулаки,
Я обрушаю  движеньем руки
Удар за ударом на порванный лик
Жуткого монстра.. Но тут же сник

Мой пыл. Преступника знаю, где же он сам?
Придётся за ним мне идти по пятам.
И для начала нам следует знать,
Что же сподвигло его таким стать –
Готовая дать все ответы лишь мне,
Открытая книга лежит на столе;
К чему-то плохому готов был вполне,
И про себя я прочту в тишине:

«Прости, что заставил тебя так страдать,
Просто жену и любимую мать,
За то, что я принял решение сам
И сына доверил своим докторам.
Прости, дорогая, вверяя науке,
В надёжные трезвые, умные руки
Наше дитя, я молю об одном,
Заботясь ведь всё о тебе и о нём;

Верь же и ты мне, как Господу Богу.
Всевышний испытывал нас слишком долго.
…Поздняя ночь, у тебя приступ снова.
Как я позволил дойти до такого?
Милая, видеть, как ты кричишь,
Плачешь и бьёшь, дара речи лишив,
Мука и боль, что увенчана ядом.
Ты же понять мне даёшь одним взглядом
Как же теперь ненавидишь ты Бога
С потерей ребёнка. Тебе это много..

Доктор советует правильный способ
Уйти от страданий. Лезвием острым
Он вырежет то, что повинно и в боли,
Лишении сна, аппетита, той крови,
Что пролила ты напрасно, терзая
Нежную кожу руки, разрезая..
«Всё станет как прежде» - я лгал, обещая.
Ты будешь здорова, моя дорогая.»

Захлопнув тотчас с отвращеньем бумаги,
Я поразился той мощи «отваги»,
С которой безмозглый Барон так наивно
Мнил себя Богом.. Даже противно!
-«Хоть был ты так верной женою любим,
Много же боли ты сделал другим!

Гоняясь в потёмках за мнимым благом,
Ты позабыл , что оно было рядом:
Вместо того, чтобы сына обнять,
Ты отдал его на «леченье» пытать!»-
Я чувствую боль, будто б это меня
Жестокий отец на врачей променял.

Уильям, мальчишка всё то испытал.
Но где же записка моя? Потерял!
Видно, свалившись тогда с высоты,
Не удержал и позволил уйти
В кромешную темень чёрных ступеней,
Оставив часть памяти в этом забвенье.

Времени нет, я снова иду
К разгадке, к чудовищу. Всю ерунду,
Что кашей в моей голове возникала,
Пора разобрать, чтобы грудь мне не жало
Странное чувство тяжёлой потери..
Чего же теперь? Вот железные двери.

Громко и близко вдруг слышу рычанье,
Вопли другого, звуки терзаний,
Тяжёлую поступь, что ближе и ближе –
Я прячусь за дверью. Нет, погоди же,
Уильям, спокойнее быть и молчать!
Крадущихся крыс не должны замечать.
Шаги те за дверью. Мне страшно вздохнуть;
Сердце так мучит несчастную грудь.
Вроде, ушёл. Теперь отдохнуть,
На комнату, где оказался, взглянуть.

Мне страшно представить, что люди творили
Здесь: кровью и стены, и пол, всё залили!
Ржавые пилы, щипцы, молотки,
Грязные скобы, шприцы, резаки,
Куча бумаг с образцами увечий,
Что, как написано, «каждого лечит».

С силой сдержав жуткий рвотный порыв,
В сторону я отшатнулся, открыв
Ящик, в котором, весь ржавый, лежал
Грудой погнутый кровавый металл;
Сверху на нём телеграммы кусок;
Я прочитал лишь начало тех строк:

«Дорогой доктор, не вижу прогресса
В лечении милой моей Баронессы:
Она перестала кричать, истерить,
Но слугам пришлось её с ложки кормить;
Она позабыла язык, всё вокруг;
Скажите, что так не должно быть, мой друг!»

Я снова был прав, в который уж раз;
Представлю с улыбкой, как гнев его тряс!..
Светила науки.. Ты дал мясникам
Крови пролиться по их же рукам
Всё в «благо», с подачи богатого дяди.
Увлёкшись прочтеньем, услышал, как сзади,

За дверью, чуть дальше, во тьме коридора
Отчётливо двое ведут разговоры:
«-Этот мальчишка так много узнал..
-Понятно, зачем нас позвали в подвал.
Я же не помню, куда нам. Веди.
-В последнюю камеру с номером «Три».

Уильям, вот шанс твой всё искупить –
Жертву жестокости освободить,
Найти всех мучителей, крепко связать,
А после людскому суду их предать!
Выйдя наружу минутою позже,
Я продвигаюсь вперёд. И по коже

Мурашки бегут, да и пот льётся градом;
Глаза же слезятся от страшного смрада,
Что с каждым мгновеньем всё слышно сильней,
Как будто тут резали сотни свиней.
Следов не замечено тех двух людей,
Да вот предо мною последняя дверь
С малюсенькой скромненькой циферкой «Три».
Это снаружи, а что же внутри?

Сразу открыв ту со стонущим скрипом,
Я всё стараюсь увидеть, что скрыто
В камере мрачной, Где вони немало.
Лишь пара шагов – и куда б ни ступала
Нога, скрежет и хруст словно эхо в мозгу:
Весь пол в чьей-то плоти, костях! –«Не могу..» -
Слёзы скупые ползли по щекам:
Привыкнув ко тьме, я понял, что там.

В углу, на кровати, Он восседает;
Волосы грязные вниз все спадают;
Кровь запеклась, та давно не стекает –
Мёртвое тело от времени тает;
Среди мертвечины, грязи и пыли
Уильяма труп там давно позабыли.

5.

Самое время начать вспоминать
То, что заставило всех так страдать.
Став на колени, начавши считать,
Скольких людей мне пришлось убивать,
Чтобы за Уильяма всем отомстить,
Чтобы ему жизнь подольше продлить,
Голод отмщения наш утолить,
Кусками мучителей нас накормить.

Очень давно от отца я сбежал,
Будучи маленьким. Он наказал
Меня тем треклятым и жёстким прутом;
Личный мой «врач» объяснялся потом:
«Не важно, за ласку, за боль, ни за что
Ребёнок Вас может поранить. То зло,
Которое в нём так засело накрепко,
Мы вместе излечим наукой. И в клетке
Ваш сын станет тих и доверится Вам;
Его и отдайте лечить докторам.»

Да, как сейчас, я припомнил Врача –
С него мою месть надо было начать –
Прикончить заумную папину знать;
Включая сюда и любимую мать,
Которую Папа науке дал «в помощь»,
Сделав из жёнушки эдакий овощ.
Мамочку я ни за что не винил,
Даже когда её нежно душил.

Чтоб не сбежала – еда взаперти
Находится с Уильямом в камере «Три».
Дамы и сэры, все будут гостями
С плотно зажатыми их челюстями,
Без языка и без глаз. Да местами
С дроблёными полностью ножек костями.
Чтобы продукт пролежать дольше мог,
Я начинал по стариночке – с ног;
А дальше, как дело пойдёт. И ножом
Я каждую сволочь разделал при нём.

Ожидая от Уильяма только лишь слово,
Членил, разрезал и рубил снова, снова..
Уильям всё время в ответ мне молчал.
Я понял, что Доктор к нему залезал
В голову. Бледную кожу его разрезал,
И через глаз внутрь в мозг проникал..
Я стал разговаривать с ним, как дурак,
Уверил себя, что всё было не так.

Ловил виноватых, ловил я и слуг;
Под нож – чужаки, что сновали вокруг.
Последним, кого я держал много лет,
Был тот, кто меня породил, уже дед;
Мясо его, как всегда приготовил,
Понёс его Уильяму. Я многословил,
Общался я с другом моим, как с живым..
К несчастию, он уже не был таким.

Мир мой обрушился, сердце упало,
Любимого Уильяма боле не стало.
Горько взревев от ужасной потери,
Я умолил себя в это не верить;
Схватив все те записи, что собирал
Во время того, как из дома сбегал,
Без памяти ринулся вон я отсюда,
Выронив на пол коронное блюдо.

Так всё и было, в лесу я лежал
Без сил, в синяках, да о том размышлял,
Как было б прекрасно просто уснуть,
Забыть всё плохое, и в новый путь
Пуститься, не зная того, кем я был,
И всех тех людей, кого я загубил.

Выйдя из дома медленным шагом,
Побрёл по аллее сразу к ограде,
Взяв у ворот крепкий Папенькин прут,
Любимую вещь, что осталась мне тут.
Стою, как и раньше в лесу. Как же быть,
Прямо сейчас я обязан решить –

Отправлюсь в посёлок, что с церковью рядом.
Кевин, с уродством и бешеным взглядом,
С драной спиной, да и прутом в руке,
Зловещей фигурой стоит вдалеке:
-«Чтобы священника вновь оживить,
Придётся его снова плотью кормить.»

N.

Не будет в истории битв, королей,
Героев, принцесс.. Лишь остался злодей –
Один он живой, умереть был бы рад,
Ведь больше покойников был виноват;
Пока его призрак по лесу бредёт,
Сказка о нём и до нас доживёт.