«Конец?»
Прозвучал резкий взрыв и все стихло. Он не сразу понял, что враг начал свое отступление, и по-прежнему напряженно вглядывался в горизонт, где чернели уходящие остатки вражеских кораблей аманто. Взрыв слегка оглушил длинноволосого патриота, засыпая его ошметками грязи. Земля была вовсе не сухой и рыхлой. Она стала вязкой, из-за чего скользили ноги, и при неудачном движении они расходились в противоположные стороны. И не было никакого дождя накануне – земля стала такой за последние несколько дней непрерывного боя. Из-за пролитой крови: самурайской, вражеской и невинной. О деревне, в которой бесновались иноземные выродки и из которой гнали их пришедшие туда Джои, напоминали только дома, кое-где сложенные в кучку бесхозного деревянного хлама. Выживших там уже, естественно, не было.
Кацура вздрогнул, когда его кто-то хлопнул по плечу. Обернувшись, он увидел лишь спину потрепанного и уставшего Гинтоки, хоть тот и старался выглядеть отстраненно. Котаро в последний раз посмотрел на небо, затянутое дымкой – корабли окончательно исчезли из виду, унося с собой и последние силы, на которых держались уставшие Джои. Конец? Нет, это совершенно не было концом. Вопрос времени, когда снова появятся те самые, еле заметные черные точки приближающихся кораблей, и нужно будет снова идти в, возможно, последний бой. Он каждый раз мог стать последним, но, ни он, ни остальные не сдавались. Самураи не сдаются. Просто не могут сдаться, когда происходит такое. Когда приходится всегда быть на пределе своих возможностях, стоять на кишках и гордости и снова, и снова нестись вперед, избавляя эту страну от тварей, что посмели испортить и уничтожить своим визитом абсолютно все.
«Следует составить новый план. Они не просто так отступили. Скорее всего, у них закончилось оружие и они ушли восполнять запасы». – думал Котаро, уходя самым последним, вслед за отрядом. Сейчас необходимо было разбить лагерь и продумать новую стратегию наступления и возможных ходов отступления, если в ближайший час к ним снова вдруг нагрянут аманто. Хотя сначала стоило позаботиться о раненных. Их было много. Ещё больше было мертвых, но все, что могли они сделать для них – это уничтожить врагов и вернуть стране свободу.
С наступлением темноты все окончательно стихло, и даже хмурая дымка, заволакивающая небо, рассеялась, давая самураям свежий глоток воздуха, ненасыщенный запахами гари и смрада разлагающихся тел. Вскоре, с раненными было покончено, и те, либо спали, либо сидели вместе с остальными у костра. К которому неугомонный ахахахакающий Сакамото притащил откуда-то ящик и со звонким бульканьем опустил его на импровизированный столик. На этот ящик тут же налетел Гинтоки, распознав или учуяв в нем качественный алкоголь. А что ещё ожидать от отпрыска знатного семейства? Кацура относился к богатым снобам с недоверием, а иногда и с враждой, но он прекрасно знал, что не все являются такими, даже если относятся к элите. Он с презрением вспоминал ту элитную военную академию, в которую он поступил благодаря своему таланту и уму. Котаро считал то время самым ужасным. Такое невозможно забыть, когда вокруг тебе все имеют заоблачное состояние, а ты там единственный стипендиат, которого попрекают и прямо указывают на твою нищету. Порой, Кацура не понимал, как получилось так, что из всей той академии он мог общаться только с Такасуги, и в итоге вместе с ним познакомиться с Гинтоки, который в свою очередь свел их с Учителем.
Воспоминания об Учителе не вовремя пронеслись прямо перед глазами и, сжав рукоять катаны на поясе, он выхватил из рук Гинтоки неполную бутылку, захватил попавшуюся под руки пиалу и отправился на пост. Было невыносимо находиться рядом с быстро пьянеющим Тацумой, горланящего не совсем приличные песни, и с Сакатой, напивающимся так, словно тот вообще никогда в глаза не видел сакэ. Даже Такасуги сидел в дружной куче народе и едко отпускал комментарии по поводу вокальных способностей Сакамото. Кацура на все это лишь покачал головой и вздохнул. «Они не исправимы» - Котаро совершенно не видел поводов для веселья, но и мешать не собирался. Выслушивать в очередной раз о том, что он зануда вовсе не хотелось. Пусть делают, что хотят.
Охранный пост представлял собой самое крайнее раскидистое дерево, стоящее на обрыве небольшого горного плато, на котором они и разбили временный лагерь. Приблизившись к нему, длинноволосый революционер интуитивно почувствовал присутствие чужого. Бесшумно поставив прихваченную бутылку на мокрою от росы траву, Котаро вытащил катану из ножен и в два шага подобрался к дереву, подставляя лезвие к горлу того, кто там находился. Насколько он знал, сейчас все должны были быть в лагере и либо отдыхать, либо буянить с остальными.
- Назовись. – лишь твердо сказал Кацура, нахмуриваясь и замечая кончик белых волос притаившегося за деревом. «Если враг, то хорошо, что он один. Но нельзя исключать то, что поблизости могут быть и другие» - последнее, что подумал Котаро перед тем, как неизвестный в темноте все же отреагировал.

Война не могла оставить никого равнодушным. Она длилась уже больше пятнадцати лет. С каждым годом добровольцев становилось все меньше и меньше. Некоторых отлавливали Нараку и подвергали публичной казни, выставляя отсеченные головы на виду у всех. Некоторые бросали все и возвращались в мирную жизнь, где надеялись провести остаток своих дней около семейного теплого очага. А некоторые, особо упорные и не сдающиеся просто так, с энтузиазмом вступали в их ряды, считая себя невероятно крутыми и пафосными воинами, глупо погибали в первом же бою. Люди постепенно мирились с тем фактом, что пришельцы теперь – это нормально, с ними можно ужиться, с ними можно договориться. Поэтому, в последнее время Джои стали считаться врагами не только аманто, но и обычных людей, считавших, что именно это повстанческое движение мешает миру, который может восстановиться, если Джои сдадутся. Но ради кого эта война? Ради кого самураи идут в бой и погибают? Ради кого стараются изгнать вредителей, что позарились на их страну? Ради страны, которая больше не ценит и не поддерживает их? Ради жителей, которые теперь могут запросто донести о их местонахождении врагам и получить за это кругленькую сумму? - Кацура, честно говоря, в последнее время часто начинал размышлять на эту тему. Но у него, как и у Гинтоки с Такасуги, оставалось только одно, ради чего они сражались. Точнее, ради кого.
Котаро слегка опустил меч, но в ножны не убрал. Не было сомнений в том, что этот человек принадлежит их отряду. В специальном обмундировании, грязный и все ещё в крови, с не перевязанными ранами. Его заметно потряхивало и видя это, темноволосый революционер окончательно убрал катану обратно, подхватил оставленную бутылку и сел в пятидесяти сантиметров от человека, назвавшегося Суджи.
До слуха доносился едва различимый гул веселящихся воинов: они уже вошли во вкус, и, кажется, горланили те дурные песенки уже вместе с Сакамото. Незаметно вздохнув, Кацура перевел взгляд на Маширо:
– Почему ты здесь, а не вместе со всеми? – спросил революционер, убирая мешающийся хвост волос за спину. – Следующего привала может и не быть.
Котаро откупорил бутылку и медленно плеснул прозрачной жидкости сначала в крышку, а потом в пиалу. Пододвинув последнюю Суджи, Кацура взял в руки наполненную крышку и слегка пригубил, смачивая губы и пробуя на вкус элитное дорогое сакэ, которое расхваливал ахахахахающий товарищ. Тот был явным специалистом в выборе хорошего пойла. И действительно, сакэ оказалось вкусным и приятно обжигающим внутренности.
Революционер поднял взгляд в небо. На черном полотне светили яркие звезды, сложенные в созвездия: такие яркие и свободные. Они не знают, что такое война, что такое смерть, что значит - жить в страхе и ожидании окончательного конца. Звезды не знали, но смотрели на них сейчас и, кажется, улыбались. До жути абсурдное представление: как понять, что звезды улыбаются?
«Может, для них мы всего лишь хорошо поставленный спектакль?»
– Первый бой, да? – внезапно спрашивает Кацура, нарушая тишину, смотря куда-то вдаль. На войне многие не выдерживали морально. Ломались, сходили с ума, теряли полный контроль над разумом. Революционер видел, что и этот рядовой – на грани. На грани между безумием и смертью. А ещё он, вроде бы, совсем молодой, а таких эта война сгубила уже десятки тысяч, если не сотни. Да, что там говорить, сам Котаро был всего лишь на пару-тройку лет старше Суджи, а может и вовсе они были ровесниками. Поэтому он понимал, прекрасно понимал состояние, в котором сейчас находился рядовой. И надеялся на то, что тот выскажется. Ему необходимо высказаться сейчас, другого шанса уже может не быть.
– Не нужно сдерживаться. Не нужно прятать слезы. Это вовсе не слабость. Это понимание и осознание. Это реальность – такая, какая она есть. Ты должен принять её настоящей, без иллюзий. – тихо произносит Котаро, делая небольшой глоток алкоголя.

Котаро молча выслушивал накопившиеся эмоции молодого бойца, выливающиеся в горький и отчаянный плач. Вовсе не нужно смотреть на него, чтобы понять, какие чувства одолевают юнца, впервые вступившего на поле сражений. Битвы были жестокими. Не каждый способен был вынести на своих плечах груз ответственности за свой отряд, если тебя назначили командиром. Не каждый способен лишить жизни врага, если ты впервые взял в свои руки катану. Не каждый способен был морально находиться на войне, лишаясь рассудка в первый же бой и видя, как погибают твои товарищи. Но каждый, даже на подсознательном уровне чувствовал, что он может больше никогда не вернуться с поля боя.
Суджи родился под удачной звездой. Последние несколько суток шли непрерывные кровопролитные бои, хотя было бы лучше сказать «бойни». Шанс выжить неопытному патриоту в таком месиве приравнивалось даже не к нулю, а к абсолютному минусу. Поэтому белобрысый мог гордиться собой, ведь он вылез из этой череды непрекращающихся атак живым. И это доказывает, что он не слабый. Он сильный самурай, который может стать замечательным бойцом и постоять на защите родины. По крайней мере, Котаро хотелось в это верить.
«Если только он не сломается морально».
- Спокойным, да? – брюнет прихлебнул немного сакэ, поднимая взгляд к небу. – Не все так просто, как может показаться. Кто знает, каким бы я сейчас вырос, если бы однажды судьба не свела нас с тем человеком. Он обучал самым важным вещам, не беря ничего взамен. – Кацура ненадолго прикрыл глаза, погружаясь в воспоминания, прошедшей яркой лентой в памяти. – Только благодаря его ценным урокам, я смог найти собственный путь. Собственное бусидо и стать самураем по-своему. Не так, как вещают в элитных школах. Самурай существует не только для того, чтобы защищать своего господина или страну. А для того, чтобы выявить свои слабости, управлять ими, работать над ними и после этого становиться сильнее. Раз за разом, прикладывая к этому силы, чтобы защищать свои принципы, свой путь, свою веру и чувства. Ошибаться и учиться на ошибках, понимать их. Следовать своему бусидо, ни кем не навязанное. Которое ты сам вырастил в своем сердце.
Кацура замолчал и едва заметно вздохнул. Хотелось бы вернуться в те времена, когда все было не так печально, как сейчас. Когда можно было лепить онигири вместе с учителем, когда он становился невольным свидетелем потасовок своих друзей и огребал вместе с ними воспитательного учительского кулака. Когда они могли тренироваться, стирая ладони в кровь, а после засыпать крепким сном. А потом все это резко исчезло. Они внезапно перестали быть детьми и ступили на жесткую тропу войны ради того, кого у них забрали. Ради учителя, который все ещё жив и, возможно, сейчас, сидя закованным в смертельные кандалы, тоже думает о своих учениках. И лишь вера в то, что дорогой им человек жив, придает дополнительные силы и заставляет каждый раз, в самый последний момент уворачиваться от снарядов, пуль и лезвий вражеских клинков. Он не умрет, пока они не спасут Шоё-сенсея. Ни он, ни Такасуги, ни Гинтоки. У них троих нет выбора. Они будут продолжать лишать жизни, убивать и забрызгивать себя чужой кровью, опускаясь все глубже и глубже во тьму, откуда назад дороги нет.
Раздался противный крик пролетающей птицы и Котаро вместе с ней вынырнул из своих размышлений, бросая взгляд на Суджи. Взяв в руки бутылку и наполнив тому его пиалу, он вернул её на место подле себя.
- Если у тебя есть время горевать об утраченных жизнях, то лучше потрать их на обработку и перевязку ран, если не хочешь умереть от заражения. – Кацура замолчал и снова продолжил. - Не беги от своих слабостей, а прими их. Обрати их в силу, которая поможет защитить твое собственное бусидо.

– Неважно, кто ты и кого происхождения. На поле боя все статусы стираются. – негромко бормочет длинноволосый, боковым зрением замечая не совсем здравую улыбку невольного собутыльника. – Все говорят, что самурай – это тот, кто защищает своего господина. Но даже если ты защищаешь страну, или борешься за самого себя – ты уже имеешь право называться «самураем», а сердце и твои чувства – вот, кто твой господин в данном случае.
Кацура позволяет себе слабую улыбку, которую и «улыбкой» назвать крайне сложно – слегка приподнятые уголки губ да и только. Взгляд остается собранным и сосредоточенным, словно он в любую следующую секунду готов броситься вперед на нового, пришедшего с другой планеты врага. Как один из лидеров их военного движения, который ведет за собой войско, он не может взять полностью отвлечься. Ответственность. На нем ответственность за сотни и тысячи жизней. Ответственность за разработанную стратегию боя и наступления на врага. За жизни его друзей, в конце концов. Он молод, но уже чувствует себя, словно ему перевалило за средний возраст. Война меняет людей, но изменился ли сам Котаро? Лишь отбросил остатки детской наивности, которой и так было немного – жизнь с детства не позволяла расслабиться и выдохнуть. Он был беден. Да, собственно, и сейчас он беден. С одним отличием. Богатство, которое никогда не было нужно, ему заменяет то, что он приобрел с возрастом. Знания, которые дал Шоё-сенсей – его истинное и самое дорогое богатство.
Котаро подмечает упрямость собеседника и это напоминает ему об оставленных в лагере товарищах. Он надеялся увидеть место их привала не в разгромленном состоянии, но возвращаться пока не спешил, давая себя время остыть в покое и неспешном разговоре с молодым воином. Успеется. Ещё успеется. И позанудствовать, и посмеяться над пьяными лицами товарищей, и поспорить, и… спасти его они тоже успеют.
– Нет. – коротко отвечает темноволосый революционер, поджимая губы в одну полоску и стискивая кулаки. – Он в плену. Именно поэтому мы вступили в эту войну, чтобы спасти его. Мы уже достаточно близко подобрались к тому месту, где его держат. Возможно, через несколько дней мы сможем уже увидеть его. – Котаро слегка поворачивает голову к собеседнику и улыбается уже более открыто, почти как в детстве. – Кто его спасет, если не его «ни на что негодные» ученики?
Будущий террорист доливает в пиалу Суджи сакэ, и теперь уже сидя поворачивается всем корпусом к молодому патриоту. Голову внезапно пронзает мысль спросить о том, что…
- А что ты будешь делать, когда окончится эта война? – собственно, и спрашивает Котаро у Маширо. Ему почему-то вдруг захотелось узнать, чем бы стал заниматься этот упрямый человек в будущем. Где уже не будет постоянных сражений и этой долгой войны, ведь она и так уже подходила к концу. По крайней мере, Кацура интуитивно чувствовал, что осталось недолго.

Кацура лишь слабо хмыкнул, когда услышал от молодого воина уверенные слова про спасение. «Мы спасем». Но революционер точно знал, что единственные, кто в итоге будут спасть учителя – это лишь они сами. Всего лишь трое. Всего лишь его единственные ученики, которые не сбежали, а упрямо пошли следом. Это только их дело, их решение. Их желание. Подключить кого-то другого, значит, принести жертву. Котаро не хотел, чтобы из-за их желания, полного эгоистичности, пострадал другой человек, у которого ещё вся жизнь была впереди, если только она не оборвется на этой войне. А она не оборвется, слишком уж человек, сидящий перед ним, был безумен и вместе с тем все ещё сохранял остатки разума. Такие выживут. Пойдут по головам остальных, но выживут, да только, какое их будущее ждет потом?
«Не давай обещаний, которые не в состоянии выполнить», – Кацура лишь подумал, но вслух ничего не сказал. И не из-за того, что боялся задеть, а из-за того, что не хотел собственноручно сбрасывать воина в яму безумия.
Вопрос, заданный совершенно случайно, без ответа не остался. Котаро выслушал, не перебивая и понимая, что это не он скинет его в ту безвылазную яму безумия. Его уже скинули. И патриот в какой-то степени понимал, о чем говорил Суджи и что пришлось тому пережить. Понимал по-своему, потому что тоже терпел издевательства от более высших сословий, терпел обзывания и конкретное презрение ежедневно, находясь в военной академии. Терпеть, не нарываться ещё больше, молчать, игнорировать. Не поддаваться на уловки, пропускать мимо себя все обидные слова и делать вид, что говорят не ему, а стене позади него. Было сложно, порой невыносимо, но он терпел, потому что с таким трудом досталось ему это бесплатное обучение. Потому что много сил было приложено к тому, чтобы стать первым.
Кацура не видел, что было смешного в словах сказанным самим Суджи. Ничего смешного. Лишь ещё раз убедился, что богатые снобы нормальными людьми не станут никогда. Правда, бывают  исключения. Редкие такие штучные исключения, которые Котаро относил к более-менее нормальным.
- И? Пусть даже дерьмом обзовут, главное, чтобы ты таковым себя не считал. Возьми и добейся того, чтобы стать выше, чем те, кто называл «шавками».
А потом прозвучал встречный вопрос и Кацура нахмурился, увидев вблизи чумазое лицо патриота, который дышал уже явным пьяным перегаром. Не то, чтобы брюнет хотел споить молодого воина, но определенно не ожидал, что тому так мало нужно, чтобы надраться, как говорится, «в хлам». Тяжело вздохнув, Котаро аккуратно схватил того за плечо и легко отодвинул, заставив Суджи плюхнуться рядом спиной на траву.
– Я… не знаю. Я не задумывался о своем будущем, когда не будет войны. – революционер убрал бутылку подальше, чтобы не он сам, не тем более Суджи больше не тянулись сегодня к заманчивой выпивке. – Вряд ли я доживу до него. – грустно, но спокойно говорил революционер, уже давно приняв свою участь. Он не уйдет живым с этой войны. Точнее, ему не дадут уйти отсюда. Его уже запомнили, как одного из тех главных патриотов, кто вел за собой армию. Мирная жизнь? Стоит забыть об этом раз и навсегда. Он сомневался, что жизнь после войны будет нормальной. Скорее, она будет ещё большим адом, чем сейчас.
– Поэтому стань хорошим воином. Не ради кого-то, а ради себя. Переживи эту войну и вернись в мирную жизнь. Найди людей, которые станут твоей опорой, друзьями и семьей. – это все, что мог пожелать патриот другому, более молодому патриоту. Не было никакой гарантии, что завтра этот пьяный безумный человек подле него не будет смотреть на него остекленевшим взглядом, из которого постепенно уходила жизнь. Не было никакой гарантии, что его жизнь будет мирной, но ведь помечтать, что жизнь того, кто точно может выйти из этой войны, наладится – весьма здорово. Особенно этой звездной тихой ночью, когда есть время для небольшой передышки перед новым тяжелым днем сражений и бесчисленных смертей.

Революционер лишь тяжело вздохнул, когда молодого воина начало рвать. Возможно, это был выпитый с непривычки крепкий алкоголь. Возможно, последствия трудных дней дали о себе знать. Возможно, это было и первое, и второе, но одно Кацура знал точно – этот мелкий белобрысый паренек будет жить. Неважно, через что придется пройти, но тот выживет, если у него имеется цель. Котаро не мог видеть будущее наперед, но своей интуиции он доверял. Хотя, к чему это доверие? Ведь намного лучше было бы, если бы он действительно мог предсказывать будущее. Тогда бы, наверное, они смогли вовремя защитить многих и уничтожить врага.
Нужно идти. Да, нужно было идти назад. До того момента, когда кромка неба на горизонте начнет светлеть, осталось около двадцати минут. Близилось начало нового, не менее трудного дня и стоило немного подремать и отдохнуть, чтобы потом быть бодрым и с трезвым рассудком стремиться навстречу к врагам и прикрывать спины тех, кому в бою окончательно сносит остатки разума, раскидывая инопланетных тварей в сторону. Он и сам будет убивать, но, несомненно, обеспечит безопасность чьей-нибудь спине. И его спину тоже кто-нибудь прикроет. Возможно, Котаро был наивным и в какой-то момент он останется один, и тогда точно наступит его конец. Безвозвратный. Потому что мертвые не возвращаются. У них свой мир и в мире живом им делать нечего.
Видимо, Суджи решил отдохнуть прямо здесь. Кацура повернул голову и удивленно вскинул брови – молодой патриот уже крепко спал. Брюнет добро улыбнулся и поднялся с сырой травы, отряхивая одежду и убирая катану за пояс. Взглянув на Маширо, длинноволосый лидер снова устало вздохнул и присел возле тела.
«Оставлять его здесь опасно. Нужно вернуть его назад, а то не досчитаемся поутру», - обдумывая, как лучше будет дотащить Суджи до места привала, Котаро все-таки решил идти проверенным способом. Да, и ,помнится, что этот молодой самурай так и не обвязал свои раны, поэтому Кацуре ничего не оставалось, как взять Суджи за руку, потянуть вверх и вогрузить себе на спину, подхватывая того под колени, чтобы удержать бессознательно спящее тело. Маширо был, наверное, легким, но доспехи, которые кое-как держались на том, значительно прибавляли к весу молодого патриота. Но Кацуре не привыкать таскать на спине раненных, а, то и уже мертвых. Этот груз жизни на спине – ответственность, которую берет на себя лидер. С каждым днем, с каждым боем, с каждым раненым человеком эта ответственность становится больше. Она расширяется стремительно и обратного хода, к сожалению, нет. Не предусмотрено. Поэтому всё, что может делать революционер в таких случаях – это идти вперед. Идти вперед, неся на себе груз возрастающей ответственности за жизни товарищей. За тех, кто доверил тебе спину, и кто прикрывает тебе её в ответ. Не важно, сколько времени пройдет, сколько событий произойдет и как изменится мир в будущем – эта, казалось бы, незначительная ответственность будет с тобой всегда, как собственная тень, отбрасываемая лучами солнца.
Кацура шел с грузом на плечах. И сейчас им был посапывающий и живой Суджи. До притихшего разбитого лагеря оставалось дойти всего лишь несколько метров, но Котаро уже издали видел, что большая часть ребят уже спали, пока есть такая возможность, и правильно делали. Попойка явно уже закончилась, так как главные её зачинщики дрыхли где-то под раскидистыми кустами. Нахмурившийся революционер не сдержал доброй усмешки. Солнце уже начало всходить. Это стало заметно и по прохладному воздуху, и по начавшемуся обволакивать местность туману, и по первому скользнувшему лучу, что отбросил тень идущего Кацуры. Он прошел прямо, не сворачивая, и остановился подле тлеющего костра. Около него все в основном и спали этой ночью. Найдя свободное место, революционер сгрузил со своей спины патриота.
— Ты не шавка. И, тем более, не крыса. Ты человек. Как и все мы. — тихо проговорил Кацура и не надеясь, что спящий патриот его услышит. Он развернулся и пошел к ближе находящемуся дереву. Уже сидя, облокачиваясь на него спиной, Котаро спокойно прикрыл глаза, собираясь немного подремать. Что у него точно вышло бы, если бы одному товарищу не приспичило избавиться от разъедающего внутренности похмелья посредством рвоты.
Так и начинался новый день. Ещё один из многочисленных дней Джои-патриотов, сражающихся за освобождение своей страны от пришельцев и Бакуфу, которые оказались слабохарактерными ублюдками, продавших их страну. Скоро они снова попытаются дать отпор армии пришельцев, вооруженных самым новейшим оружием. Скоро снова начнут гибнуть товарищи и простые люди, не вовремя попадающие под обстрел. Но пока можно погреться в лучах встающего солнце, которое показалось над ними за последние несколько недель серо-стального неба. Что и делал Кацура, пытаясь подремать, но его, то и дело отвлекали похмельные стоны и звуки выворачивающегося наружу желудка. Хотя через пару минут революционеру удалось отключиться и ненадолго провалиться в сон, чтобы через два часа уже нестись на врага, решившего ударить по ним с самого начала дня. О ночном собутыльнике уже не было времени вспоминать, потому что ситуация требовала полной отдачи и концентрации внимания на противнике.
Спустя неделю он вообще забыл о Суджи, хотя иногда во сне мелькали воспоминания о светловолосом грязном патриоте, который совершенно не умел пить.
А спустя ещё неделю Кацуре уже было все равно. Его и остальных повязали, а потом он стал свидетелем того, что навсегда перевернуло жизни троих самураев.