Вот так оно и случается - ты плывешь себе по течению, выполняешь то, что все от тебя ждут, или навязывают, или, если долгов набрал, должен. Или вообще делаешь только то, что хочется, и вовсе не по эгоистичным причинам и размышлениям. Жизнь одна, и живешь ее все-таки больше ради себя, чем ради других, пусть даже другие составляют важную часть совместного социального существования и бла-бла-бла…
В дешевых ток-шоу Саката не раз слышал подобные фразы и никогда не воспринимал их всерьез – возможно, оттого, что в эти моменты в одном его ухе торчал указательный палец и старательно выковыривал воздух и остатки последних протекших мозгов. В его насыщенной долгами жизни то и дело приключались такие вещи, что участникам ток-шоу и не снились, и свои решения он принимал без чьей-либо помощи, ориентируясь лишь на собственный голос и принимая ответственность за результаты, слезы и разрушения на свои сутулые плечи. Он не всегда был уверен в том, что делает все правильно, но свой верный путь, путь имени Сакаты Гинтоки, находил почти сразу и следовал по нему до победного конца, как бы трудно это не было. Но теперь, упершись локтями в неудобный полустол, полупульт управления в неудобной каюте корабля Сакамото, он был, пожалуй, впервые не особо уверен в том, как он поступит дальше и зачем он вообще вмешался во все это гиблое и неприятно попахивающее дельце. Причин было великое множество, поэтому выбор единственной становился невозможным.
И Такасуги он все еще не простил и даже не собирался, оттого свой  «отпуск» считал безнадежно испорченным и немного переживал об отпускных, потому что ему их наверняка никто не заплатит, а его подопечные абсолютно точно об этом вспомнят и потребуют свою долю. И старая карга будет опять орать о плате за квартиру, а ведь там сейчас официально никто не живет, и непонятно  вообще, когда они теперь вернутся… Гин слегка поморщился и апатично возвел унылые очи к потолку. Подопечный Такасуги раздражал тем, что никак не мог понять, почему все они собрались на борту одного корабля.
«Зачем пытаться расспрашивать о том, чего в действительности никто не понимает и не может объяснить?» – ползла вялая мысль по лицу светловолосого и он, положив подбородок на ладонь, посмотрел на сидящего напротив очкастого товарища.  – «Ведь у него, по-любому, понимания ситуации еще меньше, чем у меня. Делать всезнающий вид и смеяться, как идиот, по каждому поводу может каждый. Нафига он тут со своим кораблем так долго стоял? Так сильно надеялся, что мы придем? А мы-то с чего были уверены, что припремся именно сюда и Зура будет тоже здесь околачиваться? А если бы мы тут не встретились, то было бы не так пафосно и мангака-горилла чесал бы свой волосатый затылок под неприятные смешочки читателей».
Чуть склонив голову, Гин бросил на Бансая изучающий взгляд из-под серебристых ресниц, и долго неприметно разглядывал его. Этот чудаковатый тип уже давно занимал его своей странностью и дурной привычкой повсюду таскать наушники на тыкве. Что-то было в нем, что-то непонятно миролюбивое с самого начала истории. Возможно, именно потому именно они оказались связаны невидимой цепью корабельной команды.
Слушая словесные препирания народа, набившегося в каюту, Йорозуя замечал, что его веки становятся все тяжелее и тяжелее. Он устал от перебранок и жизнерадостности Сакамото, поэтому, воспользовавшись зуриным обращением, сложил руки на стол, опустил голову на них лохматую голову и почти что задремал:
– Одно злодеяние Такасуги, два злодеяния Такасуги…